Та, что нарисовала воздух
Маша Шмидт, французская художница с русскими корнями, сценограф, профессор Медонской академии художеств, – о детском видении жизни, беспомощности изображения по отношению к богатству мира, Борхесе и московской выставке своих работ, временно отложенной в связи с коронавирусом (в апреле этого года выставка должна была открыться в Москве в галерее Artstory – Прим ред.).
Это должна была быть твоя первая выставка в Москве с тех пор, как ты уехала из России?
М. Ш. Нет, у меня случались выставки, но их было не так уж много, я ведь очень давно уехала из Москвы, просто чрезвычайно давно – в 1990 году. Это был еще Советский Союз, а я была совершенно юная крошка.
Это была эмиграция?
М. Ш. Нет, это не была эмиграция, я ехала одна в приключение, в путешествие. Меня пригласили в Глазго как молодого художника, с выставкой работ: кто-то из организаторов случайно увидел мои картины в одной из лондонских галерей. Все это очень моя история: какие-то чудесные события, которые я не провоцирую, но они магическим образом складываются сами собой. И вот я должна была ехать из Советского Союза в Глазго с советским паспортом и со своими картинами. Но произошло непредвиденное событие – Министерство культуры объявило их собственностью государства и запретило вывоз из страны. Сначала я была потрясена этой историей. Но мой внутренний голос подсказал мне, что это не так страшно. Что, возможно, это даже какой-то чудесный подарок. И я с легким сердцем оставила в Москве друзьям и родственникам все свои картины, кроме двух жалких рисуночков, на которые таможенники поставили штемпель БЦ (без цены) и позволили мне их вывезти. Они до сих пор висят у меня дома – эти две «бесценные» картины. Все остальное растворилось в моей прошлой жизни.
Ты собиралась в Глазго с выставкой своих работ, а оказалась в Париже. Как это произошло?
М. Ш. Я ехала в Глазго через Париж, но моя жизнь сложилась таким прекрасным образом – просто исключительное везение, – что в результате я осталась в Париже. Я приехала с красками и пустыми холстами, и это была самая гениальная история, которая могла произойти. Я не тащила с собой никаких хвостов из одной жизни в другую, мне не надо было делать полную перезагрузку. И это меня, безусловно, спасло. Возможно, избавило от многих лет переосмысления. Я была открыта всему новому и в результате разных жизненных ситуаций и личных событий оказалась в Академии художеств, куда меня тоже пригласили буквально с улицы.
Новый жизненный опыт наверняка побуждал искать новый художественный язык?
М. Ш. Я очутилась в удивительном месте, где в воздухе вибрировал какой-то жемчужный свет. В Париже прекраснейший свет. Возможно, все дело в том, что дома сделаны из светлого камня. И временами ты поднимаешь глаза и понимаешь, что воздух похож на какую-то вибрирующую воду. Безумно красиво. Но это была непривычная мне красота, совершенно другого рода. И было очевидно, что мне надо что-то в этом ухватить, что-то понять из этой новой жизни. Это было очень сложно, потому что мой язык не соответствовал ничему, что я чувствую. Мне нужно было выработать новый язык. Поэтому я искала изо всех сил, я очень старалась, я пыталась смотреть по-новому на предметы, которые я знаю, пыталась вышибить из них что-то, что я до сих пор не видела. И в какой-то момент это начало происходить, но это начисто убрало нарратив. Мне неинтересно рассказывать литературные истории с помощью живописи. Я думаю, что живопись должна заниматься некими тонкими вибрациями. Ну, потому что слепок реальности мы можем приобрести за одну секунду с помощью айфона. И не только. Это происходит уже 150 лет – фотография и кинематограф решили эту задачу. И художник, который занимается этим воровством реальности, обречен на определенного рода повтор.
То есть фактически надо выйти в трансцендентный ноль, начать все сначала и увидеть все совершенно другими глазами?
М. Ш. Желательно.
И тогда ты можешь создать что-то новое?
М. Ш. Во всяком случае, эта опция появляется. Создать новое – к этому я достаточно иронично отношусь. Возможно, это будет хорошо забытое старое. Иногда, когда я смотрю с очень близкого расстояния на живопись Моне, предположим, мне вдруг кажется, что я здесь уже когда-то была и что, возможно, достаточно увеличить это, скажем, в триста раз и мы получим мою картину. Может быть, так оно и есть, и это какой-то очередной карман нашего бесконечного воображения.
Мне кажется, что современное искусство пытается отвернуться от подобных вещей, сейчас не очень принято говорить о прекрасном.
М. Ш. Да, это некий моветон уже. Но я просто не в состоянии заинтересоваться вещами, которые не кажутся мне важными. Мне нравится растворяться в свете. При этом я не претендую на способность трансляции этого света, я, разумеется, не владею этой магией. Но я могу попробовать заняться именно этим уровнем восприятия. Поэтому я уже многие годы пытаюсь писать воду, воздух, пыль, которая пляшет в воздухе. Я очень много рисую с натуры. Хотя итоговый результат в виде моих гигантских холстов не совсем похож на рисунок с натуры. Но неважно. Я пытаюсь считывать, насколько это возможно, иллюзорные формулы динамических процессов, в которых мы постоянно находимся. Это странная задача, но она меня полностью захватила – изменения света, движение воздуха.
Твое творчество многогранно и востребовано: живопись, инсталляции, сценография, кино. И это не считая преподавания в Академии художеств. Как возникла история работы с детьми в Русской гимназии в Париже, Тель-Авиве и в проекте London Gates? Чем она тебя вдохновила?
М. Ш. Существует известная история о Пикассо, которому посетитель выставки возмущенно заявил, что его пятилетний сын нарисовал бы лучше. Пикассо ответил, что ему пришлось работать всю жизнь, чтобы научиться рисовать так же хорошо, как пятилетний ребенок. Детство – это божественный период. Ценнейшее время, когда мы познаем мир и открыты ему. «Кому, если не детям, вы сможете транслировать то, что вам кажется действительно важным?» – спросила меня Юлия Десятникова, основатель образовательного центра London Gates. После этого разговора я вспомнила свое детство, уроки рисования, на которых меня учили не «выходить за пределы», вспомнила, что происходило с моими друзьями в художественной школе: было ощущение, что живые дети вокруг меня угасали прямо на глазах, их рисунки становились похожими друг на друга, индивидуальность стиралась. И мне захотелось прервать этот фатальный круговорот.
Сегодня я работаю с образовательными центрами London Gates Education Group, филиалы которой находятся в Москве, Санкт-Петербурге, Риге, Париже, Лондоне, Тель-Авиве и других городах. Я стараюсь вспомнить, что меня интересовало в детстве: что бы мы чувствовали, если бы умели летать? Куда девается время, которое мы прожили, где динозавры, фараоны, прабабушки и прадедушки? Как нарисовать движение? Поэтому я разработала программу, которая позволяет каждый раз задавать новые вопросы и бесстрашно отвечать на них с помощью бесконечно разнообразных художественных средств. Я считаю, что каждый урок искусства должен превращаться в мощное и незабываемое арт-событие.
